51




II

13 июня 1849 г.

25 февраля 1848 г. дало Франции республику, 25 июня навязало ей революцию. А после июня революция означала: ниспровержение буржуазного общества, тогда как до февраля она означала: ниспровержение государственной формы.

Июньской борьбой руководила республиканская фракция буржуазии, победа естественно отдала власть в её руки. Осадное положение повергло к её стопам связанный по рукам и ногам, не способный к сопротивлению Париж, а в провинциях царил дух осадного положения, грозная и грубая заносчивость торжествующей победу буржуазии и разнузданный собственнический фанатизм крестьян. Итак, снизу не угрожала никакая опасность!

Вместе с революционной мощью рабочих было сокрушено и политическое влияние демократических, т.е. мелкобуржуазных, республиканцев, которые в Исполнительной комиссии были представлены Ледрю-Ролленом, в Учредительном национальном собрании — партией Горы, в прессе — газетой «Reforme» 33. 16 апреля они были в заговоре с буржуазными республиканцами против пролетариата, вместе с ними сражались против него в июньские дни. Таким образом, они сами подорвали ту основу, на которой покоилась сила их партии, так как мелкая буржуазия может только до тех пор удерживать революционные позиции против буржуазии, пока за её спиной стоит пролетариат. Они получили отставку. Буржуазные республиканцы открыто порвали тот фиктивный союз, который они против воли и с задней мыслью заключили с ними в период временного правительства и Исполнительной комиссии. Презрительно

52

отвергнутые как союзники, демократические республиканцы опустились до роли телохранителей трёхцветных республиканцев, причём они не могли добиться от них ни единой уступки, но должны были защищать их господство каждый раз, когда ему, а вместе с тем и республике, грозила, казалось, опасность со стороны антиреспубликанских фракций буржуазии. Наконец, эти фракции, орлеанисты и легитимисты, с самого начала находились в меньшинстве в Учредительном национальном собрании. До июньских дней они даже не осмеливались выступать иначе, как под маской буржуазного республиканизма; июньская победа на мгновение объединила всю буржуазную Францию вокруг Кавеньяка, в лице которого она приветствовала своего спасителя, а когда вскоре после июньских дней антиреспубликанская партия снова выступила самостоятельно, военная диктатура и осадное положение в Париже позволили ей лишь очень робко и осторожно выпускать свои щупальцы.

С 1830 г. фракция буржуазных республиканцев в лице своих писателей, ораторов и «талантов», в лице своих честолюбцев, депутатов, генералов, банкиров и адвокатов группировалась вокруг парижской газеты «National». В провинции «National» имел свои филиальные газеты. Клика «National» была династией трёхцветной республики. Она тотчас же завладела всеми государственными постами — министерствами, полицейской префектурой, дирекцией почт, местами префектов, ставшими вакантными высшими офицерскими постами в армии. Её генерал Кавеньяк стоял во главе исполнительной власти, а её главный редактор Марраст сделался бессменным председателем Учредительного национального собрания. Вместе с тем на своих приёмах он, как церемониймейстер, выполнял долг гостеприимства от лица «добропорядочной» республики.

Даже революционные французские писатели, из своего рода благоговения перед республиканской традицией, укрепили ложное мнение, будто в Учредительном национальном собрании господствовали роялисты. Напротив, с июньских дней Учредительное собрание оставалось исключительно представителем буржуазного республиканизма, и оно тем решительнее выставляло свой республиканизм, чем ниже падало влияние трёхцветных республиканцев вне Собрания. Когда дело шло о том, чтобы отстаивать форму буржуазной республики, оно располагало голосами демократических республиканцев; когда же речь шла об отстаивании содержания её, то даже по стилю речи это Собрание не отличалось от роялистских фракций буржуазии, потому что именно интересы буржуазии, материальные условия

53

её классового господства и классовой эксплуатации, составляют содержание буржуазной республики.

Итак, не роялизм, а буржуазный республиканизм воплотился в жизни и деятельности этого Учредительного собрания, которое в конце концов не умерло и не было убито, а просто сгнило.

Во всё время господства Учредительного собрания, пока оно разыгрывало на авансцене лицедейство для почтеннейшей публики, в глубине сцены происходило непрерывное жертвоприношение — бесконечные приговоры военно-полевых судов, выносимые пленным июньским инсургентам, или ссылка их без суда. Учредительное собрание имело такт признаться, что в июньских инсургентах оно не судит преступников, а уничтожает врагов.

Первым актом Учредительного национального собрания было учреждение следственной комиссии по делу о событиях июньских дней и 15 мая и об участии, которое принимали в них вожди социалистической и демократической партий. Следствие было направлено прямо против Луи Блана, Ледрю-Роллена и Коссидьера. Буржуазные республиканцы горели нетерпением освободиться от этих соперников. Для приведения в исполнение своей мести они не могли найти более подходящего субъекта, чем г-н Одилон Барро, бывший вождь династической оппозиции. Этому воплощению либерализма, этому nullité grave *, этому тяжеловесному пустомеле хотелось не только отомстить за династию, но, кроме того, привлечь революционеров к ответу за ускользнувший от него пост премьер-министра. Надёжная гарантия его беспощадности! Этот-то Барро и был назначен председателем следственной комиссии, и он создал настоящее судебное дело против февральской революции, которое сводилось к следующему: 17 марта — манифестация, 16 апреля — заговор, 15 мая — покушение, 23 июня — гражданская война! Отчего он не довёл своих учёных криминалистических изысканий до 24 февраля? «Journal des Débats» дал ответ на это 34: 24 февраля это своего рода основание Рима. Происхождение государств теряется в области мифов, которые надо принимать на веру, которые нельзя обсуждать. Луи Блан и Коссидьер были преданы суду. Национальное собрание завершило дело своего собственного очищения, начатое им 15 мая.

Намеченный временным правительством и опять выдвинутый Гудшо план обложения капитала — в форме налога на ипотеки — был отвергнут Учредительным собранием; закон, ограничивающий рабочий день десятью часами, был отменён; снова

* — напыщенному ничтожеству. Ред.

54

введено было тюремное заключение за долги; неграмотные, составляющие значительную часть населения Франции, были отстранены от участия в суде присяжных. Отчего бы заодно не лишить их также избирательного права? Снова был введён залог для газет, право союзов было ограничено.

Но торопясь вернуть старым буржуазным отношениям их старые гарантии и уничтожить все следы, оставленные революционными волнами, буржуазные республиканцы натолкнулись на сопротивление, которое грозило им неожиданной опасностью.

В июньские дни никто с таким фанатизмом не боролся за спасение собственности и восстановление кредита, как парижская мелкая буржуазия — содержатели кафе и ресторанов, marchands de vin *, мелкие коммерсанты, лавочники, владельцы мелких мастерских и прочие. Лавочка всполошилась и двинулась против баррикады, чтобы восстановить движение, ведущее с улицы в лавочку. Но за баррикадой находились покупатели и должники лавочника, перед ней — его кредиторы. И когда баррикады были разрушены, рабочие разбиты, когда лавочники, опьянённые победой, бросились назад к своим лавкам, вход туда оказался забаррикадированным спасителем собственности, официальным агентом кредита, который встретил их грозными повестками. Вексель просрочен! Просрочена плата за квартиру! Просрочена долговая расписка! Пропала лавочка! Пропали лавочники!

Спасение собственности! Но дом, в котором они жили, не был их собственностью; лавки, в которых они торговали, не были их собственностью; товары, которые они сбывали, не были их собственностью. Ни их лавка, ни тарелка, из которой они ели, ни кровать, на которой они спали, уже не принадлежали им. Именно против них самих надлежало спасать эту собственность — для домовладельца, который сдал им в наём дом, для банкира, который учёл их векселя, для капиталиста, который ссудил их наличными, для фабриканта, который доверил лавочникам свои товары для продажи, для оптового торговца, который отпустил владельцам мелких мастерских сырьё в кредит. Восстановление кредита! Но снова окрепший кредит проявил себя как живое и мстительное божество прежде всего тем, что выгнал несостоятельного должника из его жилища, выгнал его вместе с женой и детьми, отдал его иллюзорное имущество капиталу, а его самого бросил в долговую тюрьму, которая снова грозно воздвиглась над трупами июньских инсургентов.

* — владельцы винных погребков. Ред.

55

Мелкие буржуа в ужасе поняли, что, разбив рабочих, они без сопротивления отдали себя в руки своих кредиторов. Их банкротство, которое хронически тянулось с февраля и которому, казалось, не придавали значения, теперь, после июня, было официально объявлено.

Номинальную собственность мелкого буржуа оставляли в покое, пока надо было гнать его на борьбу во имя собственности. Теперь, когда были сведены крупные счёты с пролетариатом, можно было свести и мелкие счёты с лавочником. В Париже просроченных векселей было на сумму свыше 21 миллиона франков, в провинциях — свыше 11 миллионов. Владельцы более 7 000 торговых заведений в Париже не платили за наём помещений с февраля.

Если Национальное собрание назначило расследование о политическом преступлении начиная с февраля, то мелкая буржуазия, со своей стороны, потребовала расследования о гражданских долгах до 24 февраля. Мелкие буржуа собрались в большом числе в зале биржи и с угрозами заявили свои требования: каждый коммерсант, доказавший, что он стал банкротом только вследствие вызванного революцией застоя в делах и что к 24 февраля его дела находились в хорошем положении, должен получить через посредство коммерческого суда отсрочку своего долга, а кредитор обязан ликвидировать свой иск за уплату умеренных процентов. Этот вопрос обсуждался в Национальном собрании в форме законопроекта о «concordats à l'amiable» *. Собрание колебалось; вдруг оно узнало, что в это самое время у ворот Сен-Дени тысячи жён и детей инсургентов готовят петицию об амнистии.

Перед лицом воскресшего июньского призрака мелкая буржуазия затрепетала, а Собрание снова стало неумолимым. Concordats à l'amiable — полюбовные соглашения — между кредитором и должником были отвергнуты в существеннейших пунктах.

Таким образом, после того как республиканские представители буржуазии в Национальном собрании давно уже оттолкнули от себя демократических представителей мелкой буржуазии, этот парламентский разрыв получил буржуазный, реально-экономический смысл: мелкие буржуа-должники отданы были на произвол буржуа-кредиторов. Большая часть этих должников совершенно разорилась, остальным дозволено было продолжать свои дела при условиях, которые означали их полное закабаление капиталом. 22 августа 1848 г. Национальное собрание отвергло concordats à l'amiable, а 19 сентября 1848 г.,

* — «полюбовных соглашениях». Ред.

56

в самый разгар осадного положения, принц Луи Бонапарт и венсенский узник, коммунист Распайль, были выбраны представителями Парижа. Буржуазия же выбрала еврея-банкира и орлеаниста Фульда. Итак, со всех сторон сразу была объявлена открытая война Учредительному национальному собранию, буржуазному республиканизму и Кавеньяку.

Само собой понятно, что массовые банкротства парижских мелких буржуа должны были затронуть гораздо более широкий круг лиц, чем непосредственно потерпевшие, и снова потрясти буржуазный товарооборот, между тем как издержки, вызванные июньским восстанием, ещё более увеличили государственный дефицит, а государственные доходы всё падали вследствие застоя в производстве, сокращения потребления и ввоза. Кавеньяк и Национальное собрание могли искать выход только в новом займе, который ещё туже стягивал над ними ярмо финансовой аристократии.

Если мелким буржуа достались от июньской победы только банкротство и продажа с молотка, то мобильная гвардия, эти янычары Кавеньяка, нашли себе вознаграждение в нежных объятиях лореток и в приветствиях, которыми осыпали «юных спасителей общества» в салонах Марраста, этого рыцаря трёхцветного знамени, игравшего одновременно роль амфитриона и трубадура «добропорядочной» республики. Но это предпочтение со стороны общества к мобилям и их несоразмерно высокое жалованье озлобляло армию; в то же время исчезли все национальные иллюзии, которыми буржуазный республиканизм, при помощи своей газеты «National», сумел привязать к себе при Луи-Филиппе часть армии и крестьянства. Посредническая роль, которую сыграли Кавеньяк и Национальное собрание в Северной Италии, совместно с Англией предав её Австрии, — один этот день пребывания у власти уничтожил результаты 18 лет оппозиции «National». Ни одно правительство не было менее национально, чем правительство «National», ни одно не зависело в такой степени от Англии, а между тем при Луи-Филиппе «National» жил перефразированием изо дня в день катоновского Carthaginem esse delendam *, ни одно правительство не пресмыкалось так низко перед Священным союзом, тогда как от какого-нибудь Гизо «National» требовал разрыва венских трактатов. Ирония истории сделала Бастида, экс-редактора иностранного отдела в «National», министром иностранных дел Франции для того, чтобы он каждую из своих статей опровергал каждой из своих депеш.

* — Карфаген должен быть разрушен. Ред.

57

Один момент армия и крестьянство верили, что военная диктатура поставит для Франции в порядок дня внешнюю войну и «славу». Но Кавеньяк олицетворял собой не диктатуру сабли над буржуазным обществом, а диктатуру буржуазии при помощи сабли. Солдат нужен был теперь только в роли жандарма. Под строгой маской древнереспубликанской скромности Кавеньяк скрывал пошлое подчинение унизительным условиям своей буржуазной должности. L'argent n'a pas de maître! Деньги не имеют хозяина! Кавеньяк, как впрочем и Учредительное собрание, идеализировали этот старый девиз третьего сословия, переводя его на язык политики словами: буржуазия не имеет короля, истинная форма её господства есть республика.

В выработке этой формы, в составлении республиканской конституции и должна была заключаться «великая органическая работа» Учредительного национального собрания. Переименование христианского календаря в республиканский, святого Варфоломея — в святого Робеспьера, не более изменило бы погоду, чем эта конституция изменила или должна была изменить буржуазное общество. Где дело шло дальше перемены костюма, она просто заносила в протокол уже существующие факты. Так, она торжественно зарегистрировала факт установления республики, факт всеобщего избирательного права, факт единого суверенного Национального собрания вместо двух ограниченных в правах конституционных палат. Так, она зарегистрировала и узаконила факт диктатуры Кавеньяка, заменив постоянную, неответственную, наследственную королевскую власть преходящей, ответственной и выборной королевской властью — четырёхлетним президентством. Далее, она не преминула возвести в основной закон ту чрезвычайную власть, которой после страхов 15 мая и 25 июня Национальное собрание предусмотрительно наделило своего председателя в интересах своей собственной безопасности. Остальное в конституции было делом терминологии. С механизма старой монархии были сорваны роялистские ярлычки и на их место приклеены республиканские. Марраст, бывший главный редактор «National», а теперь главный редактор конституции, не без таланта справился с этой академической задачей.

Учредительное собрание напоминало того чилийского чиновника, который собрался межевать землю для более точного разграничения земельной собственности в то самое мгновение, когда подземный гул возвестил уже вулканическое извержение, которому суждено было вырвать из-под его ног эту землю. В то время как в теории оно вырабатывало точные формы для республиканского выражения господства буржуазии, в

58

действительности оно держалось только отрицанием всяких формул, насилием sans phrase *, помощью осадного положения. За два дня перед тем, как начать выработку конституции, оно продлило срок осадного положения. В прежнее время конституции составлялись и принимались тогда, когда в процессе общественного переворота достигалось равновесие, когда новые классовые отношения становились устойчивыми и борющиеся фракции господствующего класса прибегали к компромиссу, который позволял им продолжать между собой борьбу и вместе с тем отстранить от неё обессилевшую народную массу. Эта же конституция не санкционировала никакой социальной революции; она санкционировала временную победу старого общества над революцией.

В первом проекте конституции, составленном до июньских дней, ещё упоминалось «droit au travail», право на труд, эта первая неуклюжая формула, в которой резюмируются революционные требования пролетариата. Теперь она превратилась в droit à l'assistance **, в право на общественную благотворительность, — а какое же современное государство не кормит так или иначе своих нищих? Право на труд в буржуазном смысле есть бессмыслица, жалкое благочестивое пожелание, но за правом на труд кроется власть над капиталом, а за властью над капиталом — присвоение средств производства, подчинение их ассоциированному рабочему классу, следовательно, уничтожение наёмного труда, капитала и их взаимоотношения. За «правом на труд» стояло июньское восстание. Учредительное собрание, которое фактически поставило революционный пролетариат hors la loi, вне закона, должно было принципиально выкинуть его формулу из конституции, из этого закона законов, и предать анафеме «право на труд». Но на этом оно не остановилось. Как Платон из своей республики изгнал поэтов, так оно на вечные времена изгнало из своей республики прогрессивный подоходный налог. А между тем этот налог не только является вполне буржуазной мерой, осуществимой в большем или меньшем масштабе в рамках существующих производственных отношений, — он был единственным средством привязать средние слои буржуазного общества к «добропорядочной» республике, уменьшить государственный долг и дать отпор антиреспубликанскому большинству буржуазии.

В вопросе о concordats à l'amiable трёхцветные республиканцы фактически принесли мелкую буржуазию в жертву

* — ничем не прикрытым. Ред.

** — право на вспомоществование. Ред.

59

крупной. Этот единичный факт они возвели в принцип, проведя в законодательной форме запрещение прогрессивного подоходного налога. Они поставили буржуазную реформу на одну доску с пролетарской революцией. Какой же класс оставался после этого опорой их республики? Крупная буржуазия. Но большинство её было антиреспубликанским. Если она использовала республиканцев «National», чтобы снова упрочить старые экономические условия жизни, то, с другой стороны, она собиралась воспользоваться упрочением старых общественных отношений, чтобы восстановить соответствующие им политические формы. Уже в начале октября Кавеньяк увидел себя вынужденным назначить министрами республики Дюфора и Вивьена, бывших министров Луи-Филиппа, несмотря на весь шум и крик, поднятый безмозглыми пуританами его собственной партии.

Отвергнув всякий компромисс с мелкой буржуазией и не сумев привязать к новой государственной форме никаких новых общественных элементов, трёхцветная конституция зато поспешила возвратить традиционную неприкосновенность той корпорации, которая была самым яростным и самым фанатичным защитником старого строя. Она возвела в основной закон несменяемость судей, на которую посягнуло было временное правительство. Один король, которого она низвергла, тысячекратно воскрес в этих несменяемых инквизиторах законности.

Французская печать всесторонне раскрыла противоречия конституции г-на Марраста, как, например, одновременное существование двух суверенов — Национального собрания и президента, и тому подобное.

Но главное противоречие этой конституции заключается в следующем: посредством всеобщего избирательного права она даёт политическую власть тем самым классам, социальное рабство которых она должна увековечить, — пролетариату, крестьянству и мелкой буржуазии. А тот класс, чью старую социальную власть она санкционирует, — буржуазию — она лишает политических гарантий этой власти. Политическое господство буржуазии втиснуто ею в демократические рамки, которые на каждом шагу содействуют победе противников буржуазии и ставят на карту самые основы буржуазного общества. От одних она требует, чтобы от политического освобождения они не шли вперёд к социальному, от других — чтобы от социальной реставрации они не шли назад к политической.

Буржуазным республиканцам было мало дела до этих противоречий. Поскольку буржуазные республиканцы перестали быть необходимыми, — а они были необходимы лишь как авангард старого общества в его борьбе против революционного

60

пролетариата, — через несколько недель после своей победы, они перестали быть партией, и опустились до положения клики. Конституция была для них крупной интригой. Она должна была прежде всего конституировать господство их клики. Президентом должен был оставаться Кавеньяк. Законодательное собрание должно было быть продолжением Конституанты. Политическую власть народных масс они надеялись свести к фикции; они рассчитывали даже, что смогут легко играть этой фикцией и постоянно держать в страхе большинство буржуазии, поставив перед ней дилемму июньских дней: царство «National» или царство анархии.

Начатая 4 сентября выработка конституции была закончена 23 октября. 2 сентября Конституанта решила заседать до тех пор, пока не будут изданы органические, дополняющие конституцию законы. Тем не менее она решилась призвать к жизни своё собственное детище, президента, уже с 10 декабря, задолго до конца своего собственного жизненного поприща. Так была она уверена в том, что будет приветствовать в лице гомункула конституции достойного сына своей матери. Из предосторожности было решено, что, если ни один из кандидатов не получит двух миллионов голосов, право выборов переходит от нации к Конституанте.

Тщетная предосторожность! Первый день применения конституции был последним днём господства Конституанты. В глубине избирательной урны лежал её смертный приговор. Она искала «сына своей матери», а нашла «племянника своего дяди». Саул-Кавеньяк добился одного миллиона голосов, Давид-Наполеон — шести миллионов. Шестикратно был разбит Саул-Кавеньяк 35.

10 декабря 1848 г. было днём крестьянского восстания. Лишь с этого дня начался февраль для французских крестьян. Символ, выразивший их вступление в революционное движение, неуклюже-лукавый, плутовато-наивный, несуразно-возвышенный, расчётливое суеверие, патетический фарс, гениально-нелепый анахронизм, озорная шутка всемирной истории, непонятный иероглиф для цивилизованного ума, — этот символ явно носил печать того класса, который является представителем варварства внутри цивилизации. Республика заявила ему о своём существовании фигурой сборщика налогов, он заявил ей о своём существовании фигурой императора. Наполеон был единственным человеком, в котором нашли себе исчерпывающее выражение интересы и фантазия новообразованного в 1789 г. крестьянского класса. Написав его имя на фронтоне республики, крестьянство этим самым объявляло войну иностранным

61

государствам и борьбу за свои классовые интересы внутри страны. Наполеон был для крестьян не личностью, а программой. Со знамёнами, с музыкой шли они к избирательным урнам, восклицая: «Plus d'impôts, à bas les riches, à bas la république, vive l'Empereur!» — «Долой налоги, долой богачей, долой республику, да здравствует император!». За спиной императора скрывалась крестьянская война. Республика, ими забаллотированная, была республикой богачей.

10 декабря было coup d'état * крестьян, свергнувших существующее правительство. С этого дня, когда крестьяне отняли у Франции одно правительство и дали ей другое, их взоры были постоянно направлены на Париж. Они выступили на один миг действующими лицами революционной драмы, и после этого уже нельзя было навязывать им пассивную и бездеятельную роль хора.

Остальные классы помогли довершить избирательную победу крестьянства. Для пролетариата избрание Наполеона означало смещение Кавеньяка, падение Конституанты, отставку буржуазного республиканизма, кассацию июньской победы. Для мелкой буржуазии избрание Наполеона означало господство должников над кредиторами. Для большинства крупной буржуазии избрание Наполеона означало открытый разрыв с той фракцией, которую это большинство временно вынуждено было использовать против революции и которая стала ему в тягость, как только захотела закрепить в конституции то, что носило временный характер. Наполеон вместо Кавеньяка — это означало для большинства крупной буржуазии монархию вместо республики, начало роялистской реставрации, робкий кивок в сторону герцога Орлеанского, спрятанную между фиалками лилию 36. Наконец, армия, выбирая Наполеона, голосовала против мобильной гвардии, против идиллии мира, за войну.

Таким образом, как выразилась «Neue Rheinische Zeitung», самый недалёкий человек Франции получил самое многостороннее ** значение 37. Именно потому, что он был ничем, он мог означать всё, — только не самого себя. Однако, хотя имя Наполеона имело самый различный смысл в устах различных классов, все они написали вместе с этим именем на своём избирательном бюллетене: «Долой партию «National», долой Кавеньяка, долой Конституанту, долой буржуазную республику!» Министр Дюфор открыто заявил это в Учредительном собрании: «10 декабря есть второе 24 февраля».

* — государственным переворотом. Ред.

** Игра слов: «einfältig» — «недалёкий», «vielfältig»— «многосторонний». Ред.

62

Мелкая буржуазия и пролетариат голосовали en bloc * за Наполеона для того, чтобы голосовать против Кавеньяка и, сосредоточив все голоса на одном кандидате, не дать Конституанте возможности окончательного решения. Однако наиболее передовая часть обоих этих классов выставила собственных кандидатов. Наполеон был нарицательным именем всех партий, соединившихся против буржуазной республики, Ледрю-Роллен и Распайль были именами собственными: первый — демократической мелкой буржуазии, второй — революционного пролетариата. Голосование за Распайля — так объявили во всеуслышание пролетарии и их социалистические вожди — носило характер лишь демонстрации; оно было массовым протестом против всякого президентства вообще, т. е. против самой конституции; вместе с тем это было голосованием против Ледрю-Роллена; это был первый акт, в котором выразилось отделение пролетариата как самостоятельной политической партии от демократической партии. Напротив, эта последняя партия — демократическая мелкая буржуазия и её представительница в парламенте, Гора, — отнеслась к кандидатуре Ледрю-Роллена со всей той торжественной серьёзностью, с которой она имеет обыкновение дурачить самоё себя. Это, впрочем, была её последняя попытка выступить в качестве самостоятельной партии в противовес пролетариату. Не только партия республиканской буржуазии, но и демократическая мелкая буржуазия с её Горой были разбиты 10 декабря.

Рядом с Горой Франция имела теперь Наполеона — доказательство того, что оба были лишь безжизненными карикатурами великих исторических явлений, имена которых они носили. Луи-Наполеон со своим императорским орлом и треуголкой был такой же жалкой пародией на старого Наполеона, как Гора со своими демагогическими позами и заимствованными у 1793 года фразами — пародией на старую Гору. Таким образом, был положен конец одновременно и традиционному суеверию по отношению к 1793 году и традиционному суеверию по отношению к Наполеону. Революция стала самой собой лишь тогда, когда завоевала своё собственное, оригинальное имя, а это сделалось возможным лишь тогда, когда на первый план её властно выступил новый революционный класс — промышленный пролетариат. Можно сказать, что 10 декабря уже потому ошеломило партию Горы и сбило её с толку, что грубая крестьянская шутка со смехом оборвала классическую аналогию со старой революцией.

* — в массе. Ред.

63

20 декабря Кавеньяк сложил с себя свои обязанности, и Учредительное собрание провозгласило Луи-Наполеона президентом республики. 19 декабря, в последний день своего единодержавия, оно отвергло предложение об амнистии для июньских инсургентов. Отречься от декрета 27 июня, которым оно без суда приговорило к ссылке 15 000 инсургентов, — не значило ли это отречься от самой июньской бойни?

Одилон Барро, последний министр Луи-Филиппа, стал первым министром Луи-Наполеона. Как Луи-Наполеон считал начало своей власти не с 10 декабря, а с сенатского постановления 1804 г., так он нашёл премьер-министра, который тоже считал начало своего министерства не с 20 декабря, а с королевского декрета 24 февраля. В качестве законного наследника Луи-Филиппа, Луи-Наполеон облегчил смену правления, сохранив старое министерство, которое к тому же не имело ещё времени износиться, так как оно не успело ещё появиться на свет.

Этот выбор подсказали ему вожди роялистских фракций буржуазии. Глава старой династической оппозиции, бессознательно послуживший переходной ступенью к республиканцам «National», был тем более подходящим для того, чтобы вполне сознательно послужить переходной ступенью от буржуазной республики к монархии.

Одилон Барро был вождём единственной старой оппозиционной партии, которая, безуспешно добиваясь всё время министерского портфеля, не успела ещё окончательно себя скомпрометировать. Революция быстро одну за другой выбрасывала на вершину государства все старые оппозиционные партии как бы для того, чтобы они вынуждены были не только на деле, но также и на словах отказаться, отречься от своих старых фраз и чтобы они в конце концов были выброшены народом все вместе, в виде сплошного отвратительного месива, на мусорную свалку истории. И Барро, это воплощение буржуазного либерализма, восемнадцать лет подряд скрывавший свою внутреннюю подлость и пустоту под внешним важничаньем, не миновал ни одной ступени ренегатства. Если временами его самого пугал слишком уж резкий контраст между терниями настоящего и лаврами прошлого, ему стоило только посмотреть в зеркало — и к нему снова возвращались его министерское самообладание и человеческое самопоклонение. В зеркале сияла перед ним физиономия Гизо — Гизо, которому он всегда завидовал, который постоянно третировал его, как школьника, самого Гизо, но с олимпийским челом Одилона. Одного только он не замечал на себе — ушей Мидаса 38.

64

Барро от 24 февраля раскрылся лишь в Барро от 20 декабря; к нему, орлеанисту и вольтерьянцу, присоединился в качестве министра вероисповеданий легитимист и иезуит Фаллу.

Несколько дней спустя министерство внутренних дел было отдано мальтузианцу Леону Фоше. Право, религия, политическая экономия! В министерстве Барро всё это было, и, кроме того, оно соединило легитимистов с орлеанистами. Недоставало только бонапартиста. Бонапарт ещё скрывал свои претензии на роль Наполеона, потому что Сулук ещё не разыгрывал из себя Туссена-Лувертюра 39.

Партия «National» тотчас же была устранена со всех высших постов, куда она успела забраться. Полицейская префектура, дирекция почт, генеральная прокуратура, мэрия Парижа — всё досталось старым креатурам монархии. Легитимист Шангарнье объединил в своих руках командование национальной гвардией департамента Сены, мобильной гвардией и линейными войсками первой армейской дивизии; орлеанист Бюжо был назначен командующим альпийской армией. Эта смена должностных лиц продолжалась без перерыва во время министерства Барро. Первым актом его министерства была реставрация старой роялистской администрации. В один миг преобразилась вся официальная сцена — кулисы, костюмы, язык, актёры, фигуранты, статисты, суфлёры, позиция партий, движущие силы драмы, сущность коллизии, вся обстановка. Только допотопное Учредительное собрание оставалось ещё на своём месте. Но с того момента, когда Собрание водворило на посту Бонапарта, Бонапарт — Барро, а Барро — Шангарнье, Франция перешла из периода учреждения республики в период учреждённой республики. И к чему было Учредительное собрание в уже учреждённой республике? Когда сотворена была земля, её творцу не осталось ничего другого, как бежать на небо. Учредительное собрание твёрдо решило не следовать его примеру, оно было последним убежищем партии буржуазных республиканцев. Если у него были отняты все рычаги исполнительной власти, то не оставалось ли у него в руках всемогущество учредительной власти? Первой его мыслью было во что бы то ни стало удержать за собой свой суверенный пост и с его помощью вернуть себе потерянные позиции. Стоит только свергнуть министерство Барро и заменить его министерством «National», и тогда роялистские чиновники немедленно должны будут покинуть административные здания, а трёхцветный персонал с триумфом вернётся обратно. Национальное собрание решило свергнуть министерство, и министерство само дало ему

65

случай для нападения, удобнее которого Собрание не могло бы и придумать.

Вспомним, что для крестьян Луи Бонапарт означал: долой налоги! Шесть дней сидел он на президентском кресле, а на седьмой, 27 декабря, его министерство предложило сохранить налог на соль, отменённый декретом временного правительства. Налог на соль делит с налогом на вино привилегию быть козлом отпущения старой финансовой системы Франции, в особенности в глазах сельского населения. Крестьянскому избраннику министерство Барро не могло подсказать более едкой эпиграммы на его избирателей, чем слова: восстановление налога на соль. С налогом на соль Бонапарт потерял свою революционную соль, — Наполеон крестьянского восстания растаял, как туманный призрак, осталась только загадочная фигура в роялистской интриге буржуазии. И не без умысла министерство Барро сделало этот бестактный акт грубого разрушения иллюзий первым правительственным актом президента.

Со своей стороны, Конституанта с радостью ухватилась за возможность одновременно свергнуть министерство и выступить против крестьянского избранника в роли защитницы крестьянских интересов. Она отвергла предложение министра финансов, уменьшила соляной налог до одной трети его прежних размеров, увеличив таким образом на 60 миллионов государственный дефицит в 560 миллионов, и после этого вотума недоверия спокойно ожидала отставки министерства. Вот как мало понимала она окружавший её новый мир и своё собственное изменившееся положение. За министерством стоял президент, а за президентом — шесть миллионов избирателей, каждый из которых положил в избирательную урну вотум недоверия Конституанте. Конституанта вернула нации её вотум недоверия. Смехотворный обмен! Конституанта забыла, что её вотумы потеряли принудительный курс. Отвергнув налог на соль, она лишь укрепила решение Бонапарта и его министров «покончить» с нею. Начался долгий поединок, который заполняет собой всю вторую половину её существования. 29 января, 21 марта, 8 мая были journées, решающими днями этого кризиса, предвестниками 13 июня.

Французы — например Луи Блан — видели в 29 января проявление конституционного противоречия между суверенным, не подлежащим роспуску Национальным собранием, порождённым всеобщим избирательным правом, и президентом, который на бумаге ответственен перед Собранием, а на самом деле, точно так же как Собрание, санкционирован всеобщей подачей голосов, — даже более того: соединяет в себе одном все те голоса, которые распределены и стократно раздроблены

66

между отдельными членами Национального собрания; к тому же в руках президента находится вся исполнительная власть, над которой Национальное собрание витает лишь в качестве моральной силы. Это толкование событий 29 января смешивает словесную форму борьбы в парламенте, в печати, в клубах с её действительным содержанием. Луи Бонапарт и Учредительное национальное собрание вовсе не были противостоящими друг другу односторонними органами одной и той же конституционной власти. Бонапарт не был исполнительной властью, противостоящей власти законодательной. Бонапарт — это была сама уже учреждённая буржуазная республика, противостоявшая орудиям её учреждения, противостоявшая честолюбивым интригам и идеологическим требованиям революционной фракции буржуазии, которая основала республику, а теперь, к удивлению своему, нашла, что основанная ею республика выглядит совсем как реставрированная монархия, и которая теперь захотела насильно продлить учредительный период с его условиями, его иллюзиями, его языком и его персонажами и помешать созревшей уже буржуазной республике выступить в её вполне законченном и характерном виде. Как Учредительное национальное собрание было представителем свалившегося обратно в его среду Кавеньяка, так Бонапарт выступал представителем ещё не отделившегося от него Законодательного национального собрания, т. е. Национального собрания уже учреждённой буржуазной республики.

Избрание Бонапарта могло получить истолкование только после того, как на место одного имени были подставлены его многообразные значения, после того, как это избрание повторилось на выборах нового Национального собрания. Мандат старого был кассирован 10 декабря. Таким образом, 29 января пришли в столкновение не президент и Национальное собрание одной и той же республики, а, с одной стороны, Национальное собрание устанавливающейся республики, с другой — президент уже установленной республики, две власти, воплощавшие два совершенно различных периода в жизненном процессе республики. В одном лагере стояла небольшая фракция республиканской буржуазии, которая одна могла провозгласить республику, путём уличной борьбы и террора вырвать её из рук революционного пролетариата и наметить в конституции идеальные черты этой республики; в другом — вся роялистская масса буржуазии, которая одна могла господствовать в этой уже учреждённой буржуазной республике, могла сорвать с конституции её идеологический наряд и с помощью своего законодательства и своей администрации осуществить

67

в действительности необходимые условия для порабощения пролетариата.

Гроза, разразившаяся 29 января, подготовлялась в продолжение всего месяца. Конституанта хотела своим вотумом недоверия принудить министерство Барро уйти в отставку. Но в ответ на это министерство Барро, со своей стороны, предложило Конституанте выразить себе самой окончательное недоверие, приговорить себя к самоубийству, декретировать свой собственный роспуск. По наущению министерства, Рато, один из самых незначительных депутатов, внёс 6 января это предложение в Конституанту, ту самую Конституанту, которая уже в августе постановила не распускать себя, пока не издаст целого ряда органических, дополняющих конституцию законов. Сторонник министерства, Фульд, заявил ей без обиняков, что её роспуск необходим «для восстановления расшатанного кредита». В самом деле, разве она не подрывала кредит, затягивая временное положение и вновь ставя под вопрос в лице Барро — Бонапарта, а в лице Бонапарта — уже учреждённую республику? Олимпиец Барро превратился в неистового Орландо от мысли, что у него вновь вырвут наконец-то добытый им пост премьер-министра, не дав ему насладиться им и двух недель, — тот самый пост, которого республиканцы однажды уже заставили его дожидаться целый «деценниум», т. е. десять месяцев. И вот Барро в обращении с этим жалким Собранием превзошёл в тирании самого тирана. Самое мягкое выражение его было: «С ним невозможна никакая будущность». И действительно, оно представляло теперь лишь прошлое. «Оно неспособно обставить республику учреждениями, которые необходимы для её упрочения» — иронически добавил он. И в самом деле! Вместе с исключительным антагонизмом Собрания по отношению к пролетариату сломилась и его буржуазная энергия, а с его антагонизмом по отношению к роялистам снова ожил его республиканский пафос. Таким образом, оно было вдвойне неспособно укрепить соответствующими учреждениями буржуазную республику, которую оно больше не понимало.

При помощи предложения Рато министерство вызвало во всей стране целую бурю петиций; ежедневно из всех уголков Франции сыпались Конституанте на голову тюки billets-doux *, в которых её более или менее категорически просили распустить себя и составить своё завещание. Конституанта, со своей стороны, вызвала контрпетиции, в которых от неё требовали оставаться в живых. Избирательная борьба между Наполеоном и

* — любовных посланий. Ред.

68

Кавеньяком возобновилась в виде борьбы путём петиций за и против роспуска Собрания. Петиции должны были послужить дополнительными комментариями к 10 декабря. Эта агитация продолжалась в течение всего января.

В своём конфликте с президентом Конституанта не могла сослаться на то, что она является детищем всеобщего избирательного права, так как противники апеллировали против неё именно к всеобщему избирательному праву. Она не могла опереться ни на какую правомерную власть, так как дело шло о борьбе против законной власти. Она не могла свергнуть министерство вотумами недоверия, как она попыталась это сделать ещё 6 и 26 января, потому что министерство и не нуждалось в её доверии. Ей оставался лишь один исход — восстание. Боевую силу восстания составляли республиканская часть национальной гвардии, мобильная гвардия и центры революционного пролетариата — клубы. Мобили, герои июньских дней, составляли в декабре организованную боевую силу республиканской фракции буржуазии, подобно тому как до июньского восстания национальные мастерские были организованной боевой силой революционного пролетариата. Подобно тому как Исполнительная комиссия Конституанты, решившись покончить со ставшими невыносимыми для неё требованиями пролетариата, грубо обрушилась на национальные мастерские, так министерство Бонапарта, решившись покончить со ставшими невыносимыми требованиями республиканской фракции буржуазии, обрушилось на мобильную гвардию. Оно постановило распустить мобильную гвардию. Одна половина её была уволена и выброшена на мостовую, другая — получила новую организацию, монархическую, взамен демократической, а жалованье её было понижено до уровня обыкновенного жалованья линейных войск. Мобильная гвардия очутилась в положении июньских инсургентов, и в газетах ежедневно стали появляться публичные покаяния мобилей, в которых они признавали вину, допущенную ими в июне, и умоляли пролетариат о прощении.

А клубы? С того момента, как Учредительное собрание, выразив недоверие Барро, проявило в его лице недоверие президенту, в лице президента — учреждённой буржуазной республике, а в её лице — буржуазной республике вообще, вокруг Собрания по необходимости сплотились все учредительные элементы февральской республики, все партии, которые желали свергнуть существующую республику и насильственно вернуть её в прежнее состояние, превратить её в республику, выражающую их собственные классовые интересы и принципы.

69

То, что произошло, как будто и не происходило; то, что выкристаллизовалось из революционного движения, снова растворилось; борьба опять завязалась за неопределённую республику февральских дней, контуры которой каждая партия определяла по-своему. На мгновение партии опять заняли свои старые февральские позиции, не разделяя, однако, февральских иллюзий. Трёхцветные республиканцы «National» снова стали опираться на демократических республиканцев «Réforme», снова выдвинули их в качестве застрельщиков на авансцену парламентской борьбы. Демократические республиканцы снова стали опираться на социалистических республиканцев (27 января публичный манифест возвестил об их примирении и объединении) и подготовляли в клубах почву для своей инсуррекционной борьбы. Министерская печать справедливо увидела в трёхцветных республиканцах «National» воскресших июньских инсургентов. Чтобы удержаться во главе буржуазной республики, они поставили под вопрос самоё буржуазную республику. 26 января министр Фоше внёс закон о праве союзов, первый параграф которого гласил: «Клубы воспрещаются». Он предложил немедленно же начать обсуждение этого законопроекта, как не терпящего отлагательства. Конституанта отвергла вопрос о неотложности, а 27 января Ледрю-Роллен внёс подписанное 230 депутатами предложение о предании министерства суду за нарушение конституции. Предание министерства суду в такие моменты, когда это означало либо бестактное обнаружение бессилия судьи, т. е. большинства палаты, либо бессильный протест обвинителя против самого этого большинства, — вот тот великий революционный козырь, который эта Гора-последыш с тех пор стала пускать в ход во всякий решительный момент кризиса. Бедная Гора, раздавленная тяжестью своего собственного имени!

Бланки, Барбес, Распайль и другие пытались 15 мая разогнать Учредительное собрание, ворвавшись во главе парижского пролетариата в зал его заседаний. Барро готовил тому же Собранию моральное повторение 15 мая, намереваясь продиктовать его самораспущение и запереть зал его заседаний. Это самое Собрание в своё время поручило Барро начать следствие против виновников майских событий; теперь же, когда Барро стал играть по отношению к нему роль роялистского Бланки, а оно стало искать союзников против него в клубах, у революционного пролетариата, у партии Бланки, — теперь беспощадный Барро начал пытать его своим предложением изъять майских пленников из суда присяжных и предать их изобретённому партией «National» верховному суду — haute cour. Замечательно,

70

как страх за министерский портфель сумел извлечь из головы нашего Барро перлы остроумия, достойные Бомарше! После долгого колебания Собрание приняло его предложение. В отношении к майским инсургентам оно вновь обрело свой нормальный характер.

Если в борьбе против президента и министров Конституанта вынуждена была стать на путь восстания, то в борьбе против Конституанты президент и министры вынуждены были стать на путь государственного переворота, так как у них не было никакой законной возможности распустить её. Но Конституанта была матерью конституции, а конституция — матерью президента. Путём государственного переворота президент упразднял конституцию, а вместе с ней свою республиканскую правовую основу. Ему оставалось тогда выдвинуть свои императорские права; но императорские права вызывали к жизни орлеанистские, а те и другие стушёвывались перед легитимистскими правами. Падение законной республики могло вызвать торжество лишь её антипода, легитимной монархии, так как в этот момент орлеанисты были только побеждёнными февральских дней, а Бонапарт был только победителем 10 декабря, и обе партии могли противопоставить республиканской узурпации лишь свои точно так же узурпированные у монархии права. Легитимисты сознавали, что положение дел им благоприятствует, они конспирировали средь бела дня. Они могли надеяться найти в генерале Шангарнье своего Монка 40. Близость белой монархии так же открыто возвещалась в их клубах, как в клубах пролетариев — близость красной республики.

Успешно подавленное восстание избавило бы министерство от всех затруднений. «Законность нас убивает!» — воскликнул Одилон Барро. Восстание позволило бы распустить Конституанту под предлогом salut public * и нарушить конституцию ради самой же конституции. Грубое выступление Одилона Барро в Национальном собрании, предложение о закрытии клубов, нашумевшее отрешение от должности 50 трёхцветных префектов и их замещение роялистами, роспуск мобильной гвардии, оскорбительное обращение Шангарнье с её начальниками, возвращение кафедры профессору Лерминье, который уже при Гизо считался неприемлемым, терпимость по отношению к выходкам легитимистов — всё это имело целью вызвать восстание. Но восстание безмолвствовало. Оно ожидало сигнала от Конституанты, а не от министерства.

* — общественного спасения. Ред.

71

Наконец, настало 29 января, день, в который должно было обсуждаться предложение Матьё де ла Дром о безусловном отклонении предложения Рато. Легитимисты, орлеанисты, бонапартисты, мобильная гвардия, Гора, клубы — каждый конспирировал в этот день, конспирировал столько же против своего мнимого врага, сколько и против своего мнимого союзника. Бонапарт, верхом на коне, производил смотр части войск на площади Согласия, Шангарнье актёрствовал, производя эффектные стратегические манёвры, Конституанта нашла здание своих заседаний окружённым войсками. Центр всех перекрещивающихся надежд, опасений, ожидании, брожений, напряжений, заговоров — Собрание, храброе, как лев, не поколебалось ни на минуту в этот более чем когда-либо серьёзный для него всемирно-исторический момент. Оно поступило, как тот борец, который не только боялся употребить в дело своё собственное оружие, но чувствовал себя обязанным сохранить в целости оружие своего противника. С презрением к смерти подписало оно свой собственный смертный приговор и отвергло безусловное отклонение предложения Рато. Очутившись само в осадном положении, оно положило предел своей учредительной деятельности, необходимым обрамлением которой было осадное положение Парижа. Его месть была достойна его; на другой день оно назначило следствие по поводу страха, который министерство нагнало на него 29 января. Гора обнаружила недостаток революционной энергии и политического смысла, позволив партии «National» использовать себя в качестве глашатая в этой великой комедии интриг. Партия «National» сделала последнюю попытку удержать за собой в учреждённой уже буржуазной республике монополию власти, которой она обладала в период возникновения республики. Она потерпела фиаско.

Если в январском кризисе дело шло о существовании Конституанты, то в кризисе 21 марта стоял вопрос о существовании конституции; в первом случае дело шло о персонале партии «National», во втором — о её идеале. Разумеется, «добропорядочные» республиканцы дешевле продали свою заоблачную идеологию, чем земное обладание правительственной властью.

21 марта в порядке дня Национального собрания стоял законопроект Фоше, направленный против права союзов: насильственное закрытие клубов. Статья 8 конституции гарантирует всем французам право союзов. Запрещение клубов было, следовательно, явным нарушением конституции, и самой Конституанте предстояло санкционировать осквернение своей святыни. Но ведь клубы были сборными пунктами революционного пролетариата, ареной его конспиративной деятельности. Само

72

Национальное собрание воспретило коалиции рабочих против своих буржуа. А чем были клубы, как не коалицией всего рабочего класса против всего буржуазного класса, как не организацией особого рабочего государства, направленного против буржуазного государства? Разве все они не были учредительными собраниями пролетариата, разве все они не были готовыми к бою отрядами армии восстания? Конституция первым делом должна была конституировать господство буржуазии; стало быть, под правом союзов она, очевидно, подразумевала существование только тех союзов, которые совместимы с господством буржуазии, т. е. с буржуазным строем. Если конституция, соблюдая приличия по отношению к теории, ограничивалась общими формулами, то разве не было правительства и Национального собрания, чтобы толковать её и применять в отдельных случаях? И если уж в первобытную эпоху республики клубы фактически были воспрещены благодаря осадному положению, то неужели их нельзя воспретить на законном основании в упорядоченной, учреждённой республике? Трёхцветные республиканцы могли выдвинуть против такого прозаического толкования конституции только напыщенную фразеологию конституции. Часть их, Паньер, Дюклер и другие, голосовала за министерство и таким образом доставила ему большинство. Другая часть, с архангелом Кавеньяком и отцом церкви Маррастом во главе, после принятия статьи о воспрещении клубов удалилась вместе с Ледрю-Ролленом и Горой в помещение одной из комиссий — и «держала совет». Национальное собрание было парализовано, оно уже не насчитывало законного числа голосов, необходимого для принятия решения. Тут г-н Кремьё вовремя напомнил, сидя в помещении комиссии, что дорога отсюда ведёт прямо на улицу и что теперь уже не февраль 1848 г., а март 1849 года. Партия «National», внезапно прозрев, вернулась в зал заседаний Национального собрания, а за ней — снова одураченная Гора, которая, постоянно мучимая революционными потугами, столь же постоянно искала конституционного исхода и чувствовала себя всегда всё же больше на своём месте за спиной буржуазных республиканцев, чем впереди революционного пролетариата. Так закончилась эта комедия. Сама Конституанта постановила, что нарушение текста конституции является единственно верным толкованием её смысла.

Осталось урегулировать ещё один пункт: отношение учреждённой республики к европейской революции, её внешнюю политику. 8 мая 1849 г. в Учредительном собрании, доживавшем свои последние дни, царило необычайное возбуждение. В порядке дня стояло нападение французской армии на Рим,

73

отражение её римлянами, её политический позор и военное фиаско, предательское убийство Римской республики, совершённое Французской республикой, первый итальянский поход второго Бонапарта. Гора ещё раз пустила в ход свой главный козырь: Ледрю-Роллен положил на стол председателя неизменный обвинительный акт против министерства, на этот раз направленный и против Бонапарта, по делу о нарушении конституции.

Мотив 8 мая повторился позднее в мотиве 13 июня. Посмотрим, чем была эта римская экспедиция.

Кавеньяк уже в середине ноября 1848 г. отправил военный флот в Чивита-Веккию, чтобы защитить папу, взять его на борт и перевезти во Францию. Папа должен был дать своё благословение «добропорядочной» республике и обеспечить избрание Кавеньяка в президенты. Вместе с папой Кавеньяк хотел поймать на удочку попов, вместе с попами — крестьян, а с крестьянами — президентство. Будучи по своей ближайшей цели избирательной рекламой, экспедиция Кавеньяка в то же время была протестом и угрозой против римской революции. В ней в зародыше заключалась интервенция Франции в пользу папы.

Эта интервенция в пользу папы и против Римской республики в союзе с Австрией и Неаполем была решена 23 декабря на первом заседании совета министров Бонапарта. Фаллу в министерстве — это означало папа в Риме, и притом в папском Риме. Бонапарт не нуждался больше в папе, чтобы стать президентом крестьян, но он нуждался в сохранении папской власти для того, чтобы сохранить за собой крестьян. Их легковерие сделало его президентом. Вместе с верой они теряли легковерие, а с папой — веру. Что же касается объединённых орлеанистов и легитимистов, господствовавших именем Бонапарта, то ведь, прежде чем восстановить короля, надо было восстановить власть, которая освящает королей. И дело не только в их роялизме — ведь без старого Рима, подчинённого светской власти папы, нет папы, без папы нет католицизма, без католицизма нет французской религии, а без религии что стало бы со старым французским обществом? Ипотека крестьянина на небесные блага является гарантией для ипотеки буржуа на крестьянские земли. Римская революция была, следовательно, таким же страшным посягательством на собственность, на буржуазный порядок, как и июньская революция. Восстановленное господство буржуазии во Франции требовало реставрации папской власти в Риме. Наконец, в лице римских революционеров наносился удар союзникам французских

74

революционеров; союз контрреволюционных классов в учреждённой Французской республике нашёл своё естественное дополнение в союзе Французской республики со Священным союзом, с Неаполем и Австрией. Решение совета министров от 23 декабря не было тайной для Конституанты. Уже 8 января Ледрю-Роллен сделал об этом запрос министерству, министерство отреклось, и Собрание перешло к очередным делам. Поверило ли оно словам министерства? Мы знаем, что весь январь оно только и делало, что выносило ему вотумы недоверия. Но если лгать входило в роль министерства, то в роль Собрания входила притворная вера в эту ложь, спасавшую республиканский декорум.

Тем временем Пьемонт был разбит, Карл-Альберт отрёкся от престола, австрийская армия стучалась в ворота Франции, Ледрю-Роллен внёс решительный запрос. Но министерство доказало, что оно лишь продолжало в Северной Италии политику Кавеньяка, который, в свою очередь, продолжал политику временного правительства, т. е. Ледрю-Роллена. На этот раз оно даже получило у Национального собрания вотум доверия и было уполномочено временно занять подходящий пункт в Северной Италии, что должно было подкрепить мирные переговоры с Австрией о нераздельности сардинских владений и о римском вопросе. Известно, что судьба Италии решается на полях сражения Северной Италии. Поэтому надо было или допустить, чтобы вслед за Ломбардией и Пьемонтом пал и Рим, или же Франция должна была объявить войну Австрии, а вместе с ней и европейской контрреволюции. Неужели Национальное собрание приняло вдруг министерство Барро за старый Комитет общественного спасения? Или самого себя за Конвент? Для чего же понадобилось французским войскам занимать какой-то пункт в Северной Италии? За этим прозрачным покровом прятали экспедицию против Рима.

14 апреля 14 000 солдат под начальством Удино отплыли в Чивита-Веккию; 16 апреля Собрание вотировало министерству кредит в 1 200 000 франков, чтобы в течение трёх месяцев держать наготове в водах Средиземного моря французскую эскадру, предназначенную для интервенции. Таким образом, оно дало министерству в руки все средства для интервенции против Рима, делая вид, будто заставляет его действовать против Австрии. Оно не видело, что делает министерство, а лишь слушало, что оно говорит. Такой веры нельзя было бы найти и во Израиле. Учредительное собрание попало в такое положение, когда оно не смело знать, что должна делать учреждённая республика.

75

Наконец, 8 мая была разыграна последняя сцена комедии. Конституанта потребовала от министерства немедленных мероприятий, чтобы вернуть итальянскую экспедицию к поставленной перед ней цели. Бонапарт в тот же вечер поместил в «Moniteur» письмо, в котором выразил величайшую признательность Удино. 11 мая Собрание отвергло обвинительный акт против этого самого Бонапарта и его министров. А Гора, вместо того чтобы разорвать эту сеть лжи, сделала трагедию из парламентской комедии, чтобы самой сыграть в ней роль Фукье-Тенвиля, но под взятой напрокат львиной шкурой Конвента обнаружила лишь свою собственную мелкобуржуазную телячью шкуру!

Вторая половина жизни Конституанты сводится к следующему: 29 января она признаёт, что роялистские фракции буржуазии являются естественными повелителями в учреждённой ею республике, 21 марта — что нарушение конституции есть её осуществление, и 11 мая — что широковещательно провозглашённый пассивный союз Французской республики с борющимися за своё освобождение европейскими народами означает её активный союз с европейской контрреволюцией.

Прежде чем сойти со сцены, это жалкое Собрание доставило себе удовольствие ещё за два дня до годовщины своего рождения, 4 мая, отвергнуть предложение об амнистии для июньских инсургентов. Потерявшее всю свою власть, смертельно ненавидимое народом, грубо отвергнутое, презрительно отброшенное буржуазией, орудием которой оно было, принуждённое во вторую половину своего существования отрекаться от первой, лишённое своих республиканских иллюзий, без великих дел в прошлом, без надежд в будущем, заживо сгнивая по частям, Учредительное собрание умело только гальванизировать свой собственный труп, постоянно вызывая перед собой призрак июньской победы, снова переживая её, вновь и вновь осуждая уже осуждённых и удостоверяясь таким путём в своём существовании. Вампир, питавшийся кровью июньских инсургентов!

Оно оставило после себя прежний государственный дефицит, увеличенный издержками июньских дней, отменой соляного налога, вознаграждениями, которые оно дало владельцам плантаций за отмену рабства негров, издержками по римской экспедиции, наконец, уничтожением налога на вино; этот налог Учредительное собрание отменило перед самой своей кончиной, как злобный старик, который рад навязать своему счастливому наследнику компрометирующий долг чести.

В первых числах марта началась избирательная кампания для выборов в Законодательное национальное собрание. Две

76

основные группы выступали друг против друга: партия порядка и демократически-социалистическая, или красная, партия; между ними стояли «друзья конституции», — под этим именем трёхцветные республиканцы «National» пытались представить особую партию. Партия порядка образовалась сейчас же после июньских дней, но только после того, как 10 декабря позволило ей оттолкнуть от себя клику «National», клику буржуазных республиканцев, раскрылась тайна её существования — коалиция орлеанистов и легитимистов в одну партию. Буржуазный класс распадался на две большие фракции, которые попеременно обладали монополией власти: крупные землевладельцы — в период Реставрации, финансовая аристократия и промышленная буржуазия — в период Июльской монархии. Бурбон — таково было королевское имя для преобладающего влияния интересов одной фракции; Орлеан — королевское имя для преобладающего влияния интересов другой фракции; только в безымянном царстве республики обе фракции могли отстаивать свои общие классовые интересы, стоя на равных началах у власти, не прекращая в то же время своего соперничества. Если буржуазная республика не могла быть не чем иным, как высшей и чисто выраженной формой господства всего класса буржуазии, то чем же ещё она могла быть, как не господством орлеанистов, дополненных легитимистами, и господством легитимистов, дополненных орлеанистами, синтезом Реставрации и Июльской монархии? Буржуазные республиканцы «National» вовсе не являлись представителями какой-либо опирающейся на экономическую основу крупной фракции своего класса. Их значение и их историческое призвание заключались лишь в том, что в период монархии, в противоположность обеим буржуазным фракциям, которые знали каждая лишь свой особый режим, они выдвинули общий режим буржуазного класса, безымянное царство республики, идеализируя и украшая его античными арабесками, но приветствуя в нём прежде всего, конечно, господство своей клики. Если партия «National» была сбита с толку, когда увидела на вершине основанной ею республики объединённых роялистов, то и роялисты в такой же степени заблуждались относительно факта своего совместного господства. Они не понимали, что если каждая из их фракций, взятая отдельно, была роялистской, то продукт их химического соединения необходимо должен был быть республиканским; они не понимали, что белая и голубая монархии должны были нейтрализоваться в трёхцветной республике. Антагонизм по отношению к революционному пролетариату и к переходным классам, всё более и более тяготеющим к нему, как к своему центру,

77

заставил обе фракции партии порядка напрягать всю свою объединённую силу и сохранять организацию этой объединённой силы; каждая из фракций должна была в противовес реставраторским и исключительным стремлениям другой выдвигать совместное господство, т. е. республиканскую форму господства буржуазии. И вот мы видим, что эти роялисты, вначале ещё верившие в немедленную реставрацию, потом с пеной у рта, с проклятиями сохранявшие республиканскую форму, признают, наконец, что могут ужиться только в республике, и откладывают реставрацию на неопределённое время. Совместное господство само по себе усиливало каждую из обеих фракций и делало её ещё менее способной и склонной подчиниться другой, т. е. реставрировать монархию.

Партия порядка открыто провозгласила в своей избирательной программе господство буржуазного класса, т.е. сохранение жизненных условий его господства: собственности, семьи, религии, порядка! Конечно, классовое господство буржуазии и условия этого классового господства она изображала как господство цивилизации и как необходимые условия материального производства, а равно и вытекающих из него общественных отношений обращения. Партия порядка располагала огромными денежными средствами, она организовала во всей Франции свои отделения, содержала на жалованье всех идеологов старого строя, пользовалась всем влиянием существующей правительственной власти, имела даровое вассальное войско во всей массе мелких буржуа и крестьян, которые были ещё далеки от революционного движения и видели в магнатах собственности естественных защитников своей мелкой собственности и её мелких предрассудков. Представленная по всей стране бесчисленным множеством маленьких королей партия порядка могла наказать, как бунтовщиков, всех, кто отверг бы её кандидатов, уволить мятежных рабочих, непослушных батраков, прислугу, приказчиков, железнодорожных чиновников, писарей, всех подчинённых ей в гражданской жизни служащих. Наконец, кое-где партия порядка могла поддерживать легенду, будто республиканская Конституанта помешала Бонапарту, избраннику 10 декабря, обнаружить свою чудодейственную силу. Говоря о партии порядка, мы не имели в виду бонапартистов. Они не были серьёзной фракцией буржуазного класса — это была смесь старых суеверных инвалидов и молодых неверующих авантюристов. — Партия порядка победила на выборах и послала огромное большинство в Законодательное собрание.

Перед лицом коалиции контрреволюционной буржуазии все уже революционизированные элементы мелкой буржуазии

78

и крестьянства естественно должны были соединиться с главным носителем революционных интересов, с революционным пролетариатом. Мы видели, как парламентские поражения толкали демократических представителей мелкой буржуазии в парламенте, т. е. Гору, к союзу с социалистическими представителями пролетариата и как отклонение concordats à l'amiable, грубое отстаивание буржуазных интересов и банкротство толкали подлинную мелкую буржуазию вне парламента на сближение с подлинными пролетариями. 27 января Гора и социалисты отпраздновали своё примирение; на большом февральском банкете 1849 г. они вновь подтвердили этот акт объединения. Партия социальная и партия демократическая, партия рабочих и партия мелких буржуа, соединились в социально-демократическую, т. е. в красную, партию.

На мгновение парализованная последовавшей за июньскими днями агонией Французская республика пережила со времени прекращения осадного положения, с 19 октября, беспрерывный ряд лихорадочных встрясок. Сначала борьба за президентство; затем борьба президента с Конституантой; борьба из-за клубов; процесс в Бурже 41, в котором — по сравнению с мелкими фигурами президента, объединённых роялистов, «добропорядочных» республиканцев, демократической Горы и социалистических доктринёров пролетариата — его подлинные революционеры предстали такими первобытными титанами, каких только всемирный потоп мог оставить на поверхности общества или какие только могут предшествовать общественному потопу; предвыборная агитация; казнь убийц Бреа 42; беспрерывные процессы по делам печати; насильственные полицейские вмешательства правительства в банкеты; дерзкие провокации роялистов; портреты Луи Блана и Коссидьера у позорного столба; непрерывная борьба между Учредительным собранием и учреждённой республикой, всякий раз возвращавшая революцию к её исходному пункту, всякий раз превращавшая победителя в побеждённого, побеждённого — в победителя, в одно мгновение менявшая положение партий и классов, их разрывы и соединения; быстрый ход европейской контрреволюции; славная борьба венгров; немецкие восстания; римская экспедиция; позорное поражение французской армии у ворот Рима — в этом вихре движения, в этом мучительном и беспокойном ходе истории, в этом драматическом приливе и отливе революционных страстей, надежд и разочарований различные классы французского общества должны были исчислять неделями периоды своего развития, ранее исчислявшиеся полустолетиями. Значительная часть крестьян, а также и ряд провинций были

79

революционизированы. Они не только разочаровались в Наполеоне, — партия красных сулила им вместо имени содержание, вместо иллюзорной свободы от налогов — возвращение уплаченного легитимистам миллиарда, урегулирование ипотек и уничтожение ростовщичества.

Даже армия была заражена революционной лихорадкой. Голосуя за Бонапарта, она голосовала за победу, а он принёс ей поражение. Она голосовала в его лице за маленького капрала, за которым скрывается великий полководец революции, а он вернул ей важных генералов, за которыми скрывается заурядный капрал. Бесспорно, красная партия, т. е. соединённая демократическая партия, должна была добиться если не победы, то всё же крупных успехов: Париж, армия, значительная часть провинций должны были голосовать за неё. Ледрю-Роллен, вождь Горы, был избран пятью департаментами; ни один вождь партии порядка не одержал такой победы, ни одно имя из рядов собственно пролетарской партии. Это избрание открывает нам тайну демократическо-социалистической партии. С одной стороны, Гора, этот парламентский авангард демократической мелкой буржуазии, принуждена была соединиться с социалистическими доктринёрами пролетариата, а пролетариат, потерпевший в июне тяжёлое материальное поражение, вынужден был искать пути к новому подъёму в интеллектуальных победах; поскольку развитие остальных классов ещё не позволяло пролетариату захватить революционную диктатуру, он должен был броситься в объятия к доктринёрам его освобождения, к основателям социалистических сект. С другой стороны, революционные крестьяне, армия, провинции стали на сторону Горы. К Горе, таким образом, перешло командование над соединёнными революционными силами, а её соглашение с социалистами устранило всякий раскол в революционном лагере. Во вторую половину существования Конституанты Гора воплощала в себе её республиканский пафос и заставила забыть свои грехи в период временного правительства, Исполнительной комиссии и июньских дней. По мере того, как партия «National» соответственно своей половинчатой природе позволяла роялистскому министерству себя придавить, партия Горы, устранённая со сцены во время всемогущества партии «National», теперь поднималась и приобретала значение как представительница революции в парламенте. В самом деле, партия «National» ничего не могла противопоставить другим, роялистским фракциям, кроме честолюбивых личностей и идеалистической болтовни. Партия Горы, напротив, представляла колеблющуюся между буржуазией и пролетариатом массу, материальные

80

интересы которой требовали демократических учреждений. В борьбе против Кавеньяка и Марраста Ледрю-Роллен и Гора стояли на почве истинной революции, и сознание этой важной роли придавало им тем бо́льшую храбрость, что проявление революционной энергии ограничивалось парламентскими вылазками, составлением обвинительных актов, угрозами, повышением голоса, громовыми речами и крайностями, которые не шли дальше фраз. Крестьяне находились приблизительно в таком же положении, как и мелкие буржуа, их социальные требования были приблизительно те же. Поэтому все средние слои общества, поскольку их захватило революционное движение, должны были видеть в Ледрю-Роллене своего героя. Ледрю-Роллен был главной фигурой демократической мелкой буржуазии. В борьбе с партией порядка должны были выдвинуться на первое место прежде всего полуконсервативные, полуреволюционные и всецело утопические реформаторы этого порядка.

Партия «National», «друзья конституции quand même *», républicains purs et simples ** были совершенно разбиты на выборах. Ничтожное меньшинство их попало в законодательную палату; их наиболее известные вожди исчезли со сцены, в том числе даже Марраст, главный редактор и Орфей «добропорядочной» республики.

28 мая 43 открылось Законодательное собрание, 11 июня возобновилось столкновение 8 мая. Ледрю-Роллен от имени Горы представил обвинительный акт против президента и министерства в связи с нарушением конституции, бомбардировкой Рима. 12 июня Законодательное собрание отклонило этот обвинительный акт, как отклонило его Учредительное собрание 11 мая, но на этот раз пролетариат заставил Гору выйти на улицу, — правда, не для уличной борьбы, а для уличной процессии. Достаточно сказать, что Гора стояла во главе этого движения, чтобы понять, что это движение было подавлено и что июнь 1849 г. был столь же смешной, сколь и ничтожной пародией на июнь 1848 года. Великое отступление 13 июня затмил разве лишь ещё более великий отчёт о сражении, представленный Шангарнье, которого партия порядка срочно произвела в великие люди. Каждая общественная эпоха нуждается в своих великих людях и, если их нет, она их изобретает, как говорит Гельвеций.

20 декабря существовала лишь одна половина учреждённой буржуазной республики — президент, 28 мая она была дополнена другой половиной — Законодательным собранием.

* — во что бы то ни стало, несмотря ни на что. Ред.

** — чистые республиканцы. Ред.

81

В июне 1848 г. учреждающаяся буржуазная республика была отмечена в метрической книге истории беспримерной битвой против пролетариата; в июне 1849 г. учреждённая буржуазная республика была отмечена в этой книге невыразимой комедией, разыгранной ею с мелкой буржуазией. Июнь 1849 г. был Немезидой, мстившей за июнь 1848 года. В июне 1849 г. не рабочие были побеждены, а сокрушены были мелкие буржуа, стоявшие между рабочими и революцией. Июнь 1849 г. был не кровавой трагедией, разыгравшейся между наёмным трудом и капиталом, а жалкой, чреватой тюремным заключением пьесой, разыгранной должником и кредитором. Партия порядка победила, она стала всемогуща, — она должна была показать теперь свою сущность.












Используются технологии uCoz